Многие приходят к благотворительности с возрастом, многие — по примеру других, если это — в тренде или в моде, или — по зову души. Я посвятил благотворительной деятельности свою юность, когда слова «тренд» не знали, когда слово «волонтёр» приходилось долго расшифровывать, так же, как и выражения типа «некоммерческие организации», «благотворительные фонды», «фондрайзинг». Потому что это было самое начало 90-х, когда на слуху (и «в тренде») были другие новые понятия: «рэкет», «комок», «ваучер», «крыша». Даже понятий «откат», «распил» и «рейдерство» в те убогие времена не знали. Люди знали простые способы зарабатывания денег, а потому знали слова «путана», «челнок», «братва». Но я всегда плавал против течения и меня занесло туда, где денег не было по определению, но были благие цели типа помощи ближним. Тогда в моей жизни появилась «служба экстренной психологической помощи» («телефон доверия»), которая отговаривала людей от суицидов и наркомании, давала возможность исповеди и психотерапии, потому что ни церковь, ни психология ещё не были на тех позициях, которые занимают сегодня. Для того, чтобы этим заниматься, мы привлекали добровольцев и выбивали деньги оттуда, откуда получалось — от государства, от хилого тогда ещё бизнеса. Гораздо позже мы узнали, что эта деятельность носит гордое имя «фондрайзинг», то есть поиск и привлечение средств. Объяснили нам это проклятые американцы, которые настолько ненавидели русских, что потратили 20 миллиардов долларов на финансирование проектов, связанных с «некоммерческим сектором» в России. Я запомнил эту сумму, потому что годовой бюджет России в ту пору составлял именно такую же сумму. Как же действовали эти «злобные иностранные агенты»? Они почти не финансировали конкретные проекты, действуя по правилу: «не давай голодающему рыбу, давай удочку!» — они обучали технологиям поиска средств, легального взаимодействия с государством и бизнесом, с согражданами и обществом. У родного государства не было для этого ни сил, ни желания. Некоммерческие организации, созданные для инвалидов, сирот, наркоманов, суицидентов и прочего отребья государству были не интересны. Так было и так есть. Я это знаю не по наслышке, потому что меня в своё время позвали работать в государственные органы, которые должны были эти проблемы решать — я проработал ведущим специалистом по социальным проблемам Комитета по делам молодёжи Правительства области один год и… мне хватило — я сбежал из этого гадюшника обратно в свою общественную организацию социально-психологической помощи, посадив на своё место дамочку, за которую сильно просила её сестра — небезызвестная ныне депутат Яровая, она провела у меня в кабинете не один день, и я сдался (в принципе правильно рассудив, что именно таким, гос-функционерам с прокурорским прошлым, тут и место).
А я занялся своим делом — за несколько лет я открыл с пяток волонтёрских телефонов доверия по области, программу помощи жертвам тоталитарных сект и семьям наркоманов, основал первый на Урале волонтёрский клуб, первое в России периодическое издание для некоммерческих организаций, ездил по стране вместе со злобными американцами, проводя семинары и тренинги, на которых благотворительные организации учились искать деньги и защищать свои интересы… От злобных американцев за всё это время я получил всего лишь 10 тысяч долларов в виде гранта от USAID (ныне запрещённого у нас американского агенства) на свой дайджест (всего год я был «иностранным агентом»). Всё закончилось в середине 90-х неудачным, но при этом не менее рейдерским захватом моей типографии — типографию я не сдал, но не желая больше оказываться под дулом приставленного к виску бандитского пистолета (бандитов наняла моя собственная бухгалтерша), я сдал злобным американцам оборудование по описи и прикрыл издание и типографию. Вскоре после всех этих событий я оставил работающие службы психологической помощи другим людям (они работают и по сей день), а сам, после пяти лет работы в этой сфере, сферу сменил и ушёл в бизнес — у меня родился сын, нужно было зарабатывать. Мои бывшие коллеги по Правительству области к тому времени уже отстроили себе особняки в элитных коттеджных посёлках, но я им не завидовал — я помнил, как блевал, приходя домой с этой работы — настолько это было противно. Сёстры Яровые, по всей видимости, не блюют — им в кайф.
Почему я вспомнил про это? Многие поймут. Мне пришлось снова заняться фондрайзингом на старости лет, уже для себя, но даже близкие друзья не знают откуда я знаю это слово.

Это шоу на Первом. Ну, вы в курсе. А я не очень. Посмотрел когда-то один из первых выпусков и забыл. Сегодня смотрел финал. И понял почему забыл. Влюбляться в талантливую молодёжь и красивые тела — наверное, замечательно, но я начинаю верить в человечество, а мне это противопоказано. Я могу без последствий для себя смотреть шоу «Голос» — тоже восхитительные таланты, но я никогда не пел. А когда я смотрю на танцы — выползают все призраки прошлого — годы танцевального опыта солиста-народника в детской труппе, годы работы в данс-труппах (менеджер, пиарщик), откровения от счастья видеть во Франции работы Катерин Сапорта и Пины Бауш тогда, когда в России их мало кто видел, видеть в России работы и репетиции Аллы Сигаловой и Гедрюса Мацкявичюса с Юлией Махаловой, трупп Виктюка и Фёдора Абрамова (и общаться со всеми ими близко), читать и разбираться в современных течениях, зажав в кулаке собственные скромные достижения — мои пластические этюды-пародии на животных копировало несколько поколений театрального института… А сколько было пассий из этой среды! С десяток. Нелегко погружаться в прошлое. Потому и забыл. Чтобы не драконить призраков.
…
Хорошо, что нет чтецких конкурсов на ТВ — меня бы тогда просто разорвало на кучу маленьких Ибрахимов.