Очень часто выбор приготовляемых блюд диктуется не желанием, а суровой необходимостью утилизировать продукцию на грани срока годности. Так было и с ягодами — нужно было срочно варить варенья, сейчас идут (или уже прошли) засушки пряных трав и семян, завтра планирую напечь яично-луковых блинчиков (пирожки уже заморожены) — лук-репка на днях будет убран, надо по максимуму использовать перо, потому что семейный лук уже жёсткий, а батун взошёл плохо.
Это что касается сада, но и холодильник тоже заставляет готовить: творожно-грушевая начинка для блинчиков, сочни с творогом, каши с тыквой и молочно-грибной соус — всё это по необходимости освобождать морозильную камеру, хоть я и не жалуюсь. Во избежание грядущих завалов уничтожаю кабачки пока они ещё маленькие (как в анекдоте про инвалида, которому паровоз отрезал ноги и он громил молотком закипевший чайник со свистком — «их надо убивать пока они маленькие»). Кабачков должно быть много, но икру я готовить не хочу, разве что сделаю заготовку для томатного супа (эксперимент, не знаю что выйдет, но это когда (и если) помидоры пойдут).
Кстати, огурцы тоже — «если пойдут» — у них, огурцов, есть ровно три дня, когда ночные температуры достигнут необходимых 15 градусов — вырастут за три дня, значит будет шанс, что и потом расти будут. Хотя, судя по прогнозу, лето почти закончилось. О зиме стараюсь не думать — само слово «зима» вгоняет в тоску и депрессию.
Кстати, о слове «повар» и о карме: первое моё место работы в Москве (театр Васильева) располагалось на улице Поварской, а первый мой земельный участок — в деревне Поварня. В следующем земельном владении (в Пути Октября) я уже сам работал поваром.

Это небольшие картинки с ярмарки, зарисовки с натуры, записки несумасшедшего из больничных покоев.

В отделении урологии онкоцентра обитают мужики с жабрами между ног или сбоку от туловища. Жабры из прозрачных трубок жёлтого, красного, а иногда и коричневого цвета либо свободно болтаются, либо стыдливо прячутся в обычные магазинные пакеты, повешенные на лямочках через плечо. Это выводные трубки от катеторов прооперированных больных. У всех есть трубки красного цвета — дренаж крови из разреза, у многих — жёлтого — в специальный мешочек отводится моча, ну и так далее. Зрелище инопланетное, напоминает то ли «Людей в чёрном», то ли «Пятый элемент».
Как правило, пациенты центра — люди в возрасте. В своей палате я был самым молодым, но всех соседей звали по именам: Санёк, Ванька, Петя и только один был Дедом — ему стукнуло 74 и его уважали. Среди шести человек всегда отыщется лидер — сначала им был Санёк, язва и похабник. Он часто доставал марийца Ваньку — стоило тому уснуть, Санёк орал: «Ванька, хватит дрыхнуть, вставай давай!».
Однажды Санёк полез на подоконник, чтобы поправить слетевшие с гардин кольца штор. Когда он балансировал на одной ноге, я не удержался и закричал: «Санёк, одумайся! Ещё не всё потеряно — жизнь прекрасна и удивительна!». В этот момент вошла сестра. «Да пускай прыгает, только не через стекло, замёрзнем».
Санёк «бросил курить», а, следовательно, курил исключительно мои и сопровождал меня в курилку — крыльцо служебного выхода на 1-м этаже. Сам факт наличия курилки в онкологической клинике заслуживает уважения. Всё крыльцо было обвешано запретительными объявлениями, но персонал не препятствовал — лучше уж на улице, чем в туалетах. Некоторые стояли без сигарет и старались вдохнуть чужой дым — это были люди с перевязанными горлами.
Путь в курилку и обратно лежал через два лифта. Урология была на 9-м этаже, и часто мы ехали из курилки в компании дам, которые выходили раньше. Однажды одна такая, обращаясь то ли к соедке, то ли к нам, сказала: «Как только мужчины с нами едут, так обязательно — на девятый.». И кокетливо добавила: Что там такого интересного?». Я: «поверьте, мадам, там,» — я посмотрел вверх, — «И там…» — покосился на жабры Санька, — «…уже ничего интересного»,
В первый день, когда меня только готовили к операции, я часто спускался в курилку, чтобы накуриться «впрок». Возвращаясь обратно, я как-то увидел закрывающиеся двери лифта и закричал какому-то мужику внутри: «Подождите!», а сам бросился вприпрыжку к лифту. Мужик открыл двери, пропустил меня: «Как резво скачешь!» — «Ну да, пока ещё…» — ответил я. «Завтра скакать не будешь!», — сказал тот — «Я это уже проходил, знаю». На завтра я действительно не скакал и после операции вообще пару дней не вставал с койки, мне приносили трогательные блюда из меню «стол номер один»: на завтрак — что-то типа затирухи (мука на воде), на обед и ужин — две ложки перепущенного отварного мяса в несолёном бульоне. «Это чтобы ты не срал,» — подсказали мужики. «Ты перед операцией сутки не ел, тебе клизмы сделали, вычистили, а теперь у тебя кишки спутанные, срать не будешь долго, но сначала должен будешь отпердеться — если газы пойдут, значит, заворота нет и срать сможешь. А если нет — снова разрежут и по новой кишки укладывать будут,» — успокоили меня.
Первый день после операции был особенно тоскливым — всё болит, курить нельзя, вставать тоже, стол номер один и Санька выписали. Вместо него в лидеры выбился Серёга — болтливый до невозможности татарин. При Саньке он не высовывался, но без него развернулся — уселся посреди палаты за столом как на троне и начал травить байки, случаи из жизни, доисторические анекдоты. Меня спас смартфон с наушниками — я погрузился в него и старался не пересекаться взглядом с Серёгой, потому что он тут же подскакивал и начинал меня о чём-то спрашивать и вовлекать в разговор. Слава богу, разговоры в палате велись исключительно на житейские темы и это была моя заслуга — в первый же день, как только кто-то начинал про историю своих болячек, переходившую в мортиролог покойных друзей и родственников, я резко затыкал ему рот, угрожая тапками. На четвёртый день появился новенький старичок, уже не раз здесь лежавший. Он тоже попытался было затянуть песню о своей простате, но его оборвали все остальные и, косясь на меня, сообщили, что «тут это не принято». Старичок удивился, но замолк. Попытался, правда, расставить по всей палате свои иконки (их там и без него хватало), но я сказал, что не желаю лежать под образами аки покойник — дед ограничился личной тумбочкой.
А вообще воронья в места скорби и недугов слетается много — церковная лавка в фойе при входе, часовня на территории под окнами (с колоколом, будь он неладен) и — цыганки у входа на территорию. Когда меня выписали, я радостно покидал заведение, пока меня не остановила одна из них: «Угости сигареткой!». Сигареты в больнице — на вес золота, я рявкнул: «Ага, две не хочешь?», цыганка тут же злобно фыркнула мне вслед «Сдохнешь!». Я остановился, развернулся, подошёл к ней, пристально поглядел в карие очи и сказал: «Ты сдохнешь раньше!», развернулся и пошёл дальше. Цыганка не проронила ни слова.

Помните загадку: маленькая, зелёная, ест камни, кто это? Ответ: маленькая зелёная камнеежка. А у меня большой чёрный крыжовникоед — это Блейк, конечно же — я знал, что вы догадаетесь, молодцы! Раньше он ел вишню и малину с веток, свисавших на «его территорию» в Пути Октября, а здесь кусты растут непосредственно на его территории, в шаговой, так сказать, доступности. Мне надоело кормить его крыжовником с руки и я показал ему как брать их с куста. Ему понравилось — за два дня он съел один куст. Обглодал целиком. Мне не жалко — ребёнку нужны витамины, а я всё равно не буду ничего делать с ягодами в массовом количестве, тем более, что крыжовника хватит на целую псарню крыжовникожоров. Смородина его не прикалывает — чёрная, красная, белая — их я ем без конкурентов, как и черёмуху, до которой ему не достать, да и не нравится она ему. И на вишню он не смотрит — мелковата вишня по сравнению с южноуральской китайкой, такая у нас дичкой называлась и в лесу росла. Малины же мало, её ещё поискать надо. Надеюсь, что ему не понравятся помидоры и кабачки — они уже поспевают, скоро проверим.
Обнаружил сорным манером растущий тмин — собрал семена, точно так же, как семена черемши, щавеля и ревеня — буду рассаживать в нужных местах, а не там, где мамай с хвостом ходит.
Электричество наконец дали, правда, после всех скачков напряжения микроволновка сошла с ума и при открытии дверцы начинает крутить тарелку и жарить (видимо, норовя таким образом приготовить повкуснее мою руку). Придётся выбрасывать.
У меня накопились некоторые зарисовки из больницы «с налётом» чёрного юмора — вот думаю — стоит их выкладывать или уже не ранить нежные души читательниц и читателей? Как думаете?

Мы прорвались!
Бойцы вернулись покоцанные, но живые. Дома их ждали радостные гости и собаки, разросшаяся крапива и отсутствие электричества. Гости накормили бойцов борщом от Мустафы (хотя для них готовилось). А собаки бегали по двору с новой пищалкой в пастях. Почему их так много — я не знаю, в глазах, похоже, двоится после колёс в желудке и колёс по хреновой дороге.

Небо лучистое
облако чистое
На именины к щенку
Ежик резиновый
шел и насвистывал
Дырочкой в правом боку.

В правом боку и правда осталась дырочка от катетора, который выдернули три часа назад, но она, к счастью, не свистит, а то бы Блейк и меня оприходовал, как новую игрушку с пищалкой.

Про ужасы и чудеса прошлых дней рассказывать в деталях не стану, но и впереди ещё много «интересного» — уже через 2 дня надо быть в больнице и узнать, наконец, всю правду о себе — за всё время госпитализации суммарное время разговороа с лечащим врачом не превысило 1 (одной) минуты.

Узнал ещё один недостаток «позитивизма» — смеяться вредно, потому что больно. Поэтому не смешите меня, пожалуйста, тут есть кому.
Да, есть фото, сделанное неделю назад, можете взглянуть на первые помидоры в предыдущей записи.
А у нас дожди и… грибы! Ну, вы поняли. Завтра с утра…

Беру паузу в общедоступных записях до хороших (надеюсь) новостей. Ну, а если будут нехорошие, это станет известно. Думаю, числа до 20-го (или раньше, иншалла) всё выяснится. Но, хотя записей не будет, я на связи и в сети и по телефону (если кому-то понадоблюсь). В общем, не прощаюсь.