Ещё один фильм с Робин Райт (это не специально, просто так вышло). На этот раз буду спойлером. Фильм основан на реальных событиях: убийство Линкольна, схвачены несколько заговорщиков, в том числе женщина, мать одного из тех, кого не поймали. Это история её защиты. Государство решило показательно наказать всех и делало для этого всё — заставляло лгать свидетелей, переписывать решения судейской коллегии, и, наконец, самим президентом было отменено решение независимого судьи о передаче дела на новое рассмотрение присяжными. Заговорщицу, как и других, должны были повесить. Только если бы её сын явился с повинной, это сняло бы подозрения на её счёт. Всё складывалось не в её пользу, адвокат рисковал своей карьерой и репутацией (Джон Мак Эвой), казалось бы, ещё немного и всё кончено, вот уже виселица, ей накидывают петлю на шею и… и её вешают. Конец фильма.
Мы уже настолько развращены хэппи-эндами, что забываем — реальная жизнь была (и есть) гораздо более сурова. Особенно когда это касается государственной машины, уж нам ли об этом не знать. Но, возможно, именно потому, что мы это знаем, так не хочется находить этому подтверждение ещё и в кино. Такого кина в ежедневных новостях хоть отбавляй.

Каждое утро у нас скандал. Со стонами и слюнями. «Ты террорист, знаешь? Нет, я не пойду сейчас никуда, я ещё чаю не пил!» — «Ну пошли, там мячик!» — «Я пью чай. Пока не выпью, я не человек!» — «Не человек, ну и что, я вот тоже и ничего, пошли давай!». Если выгнать его на улицу — будет скулить в окно. Не выгнать — будет толкать мордой под руку с чаем, залезать лапами на колени, царапать руки, потом их лизать, потом опять лапами («Не лапай меня!»). «Я понимаю, что тебе скучно, но…» — слово «скучно» (которое должно произноситься как «скушно») теперь под запретом — слишком похоже на слово «скушай» и «кушать» — приходится говорить «скучно» или даже «грустно», от греха подальше, иначе — боевая тревога: «Жрать? Где! Когда?».
Наконец выходим. Несколько ритуальных пробежек туда-сюда мимо меня с мячом в зубах, потом я должен мяч отобрать и бросить. Так три раза. Потом мы уже запыхались и стоим дышим. Старенькие стали. Раньше мог часами носиться. Собственно, на этом можно и закругляться, программа на утро выполнена.
Днём я сижу за компом, он только изредка меня отвлекает, чтобы сбегать на улицу или, если я на кухне, с интересом смотрит как я готовлю (иногда ему что-то перепадает).

После ужина подступает сон, но ложимся мы в последнюю очередь — а вдруг ещё что-нибудь обломится? И вот уже глазки закатываются, а мы сидим на страже. Иногда смотрим друг на дружку нос к носу и зеваем, словно разговариваем. А если из нас кто-то пукает, то начинаем нюхать под хвостом: это кто, я?
Блейк заботится обо мне — зализывает ранки (особенно если они только что смазаны кремом), напоминает мне не только о своих завтраке и ужине, но и о моих — чего не ешь-то, надо питаться, потом и мне что-нибудь останется.
А ещё он у меня бесстрашный — уже не боится пылесоса, когда я его чищу перед запуском в дом. И доверяет мне — когда лежит, развалившись в узком проходе между стеной и диваном, то даже не поднимает головы, когда я осторожно ступаю между его четырьмя лапами, чтобы не отдавить. О том, чтобы встать и пропустить, не может быть и речи — мы ещё и гордые! (Или наглые, что, в принципе, почти одно и то же).
Дверь мне теперь приходится запирать изнутри, когда Блейк в доме — он теперь научился открывать её и выходить на улицу самостоятельно. Для меня был шок, когда я оставил его спящим в комнате, сел за компьютер, как вдруг его морда нарисовалась в окне. Открывать дверь он научился, а закрывать её за собой — нет, по дому гуляет мороз.
У нас вырабатывается новый лексикон и новые привычки.

А ещё мне кажется, он скоро начнёт разговаривать, по крайней мере очень выразительно высказывает неудовольствие и обиду, когда его, к примеру, долго не пускают в дом. Зайдя, он садится и начинает урчать: «м-м-м» как обиженный и насупленный ребёнок: «Ты меня не любишь!». А уж как он театрально стонет перед сном — не знал бы, поверил, что у человека самая тяжкая жизнь и непосильное бремя волнений.
И ещё он стонет от недовольства, когда я по ночам хожу и не даю ему спать. Он мстит мне потом, по утрам, не давая отоспаться. Завтрак — это святое, а потом нужно играть в мячик. И так по кругу. На дворе он теперь долго не задерживается, просится в дом. Стопроцентная комнатная собачка. Нет, двухсотпроцентная, если по габаритам.
Сегодня вспомнил, что фермер, купивший у меня дом в Пути Октября, предлагал оставить Блейка вместе с домом. Это была такая чушь, что я об этом даже не вспоминал. Сегодня вспомнил и подумал, что я без Блейка, наверное, давно бы спятил. А ещё вспомнил, что когда я заводил его после смерти моей Кристи, то говорил себе: никаких больше отношений с собаками — дворовый пёс, живёт на улице, охраняет территорию, just buiseness nothing personal… Ага! Как же!

Фильм Терри Гилльяма. Как всегда, карнавал и антиутопия в одном флаконе. На этот раз фильм — о смысле жизни. Буквально. И во вселенском масштабе. Кристоф Вальц весьма необычен, Тильда Суинтон неузнаваема, Мэтт Деймон опять подхалтуривает в эпизодах. Неплохой фильм. Бессмысленный и беспощадный, как и смысл жизни вообще. Смотреть стоит, как и всё у Гилльяма.